К 85-летию со дня рождения Сергея Никитина
Письма издалека
(История одного рассказа)
Поколению второй половины прошлого века хорошо знакомо творчество нашего земляка талантливого русского писателя Сергея Константиновича Никитина. К сожалению, редеют ряды лично знавших его читателей, но по-прежнему лучшие места отведены его книгам на полках общественных и личных библиотек, как и прежде, на слуху и в памяти у поклонников его творчества рассказы «Даша», «Бубенчик», «Семь слонов», «Оброк», «Снежные поля», «Костер на ветру», «Поэма» и, конечно же, лирическая повесть «Живая вода» (с ее первоначальными вариантами «Зеленое пятно» и «Вкус желтой воды»), ставшая визитной карточкой знаменитого прозаика.
Но есть и еще один рассказ, необычную историю которого мне поведал дядя писателя Николай Георгиевич Герасимов, которого я попросил однажды написать о своей семье — родителях, братьях и сестрах (их у дяди Коли было шестеро). Называется этот рассказ «Рисунок акварелью». Не в каждый томик избранных произведений Сергей Никитин включил его, но, тем не менее, он заслуживает отдельного разговора.
Речь в нем идет о студенте географического факультета МГУ Евгении Ладыгине, погибшем в первую мировую двадцати шести лет от роду. По сюжету автор заочно познакомился с героем будущего рассказа, когда увидел на стене в старом деревянном доме небольшой рисунок акварелью: «На рисунке был изображен серый зимний рассвет, стог сена, пожелтевшая к утру луна. Я думал о том, что к этому стогу подходили ночью лоси, погружали в него свои горбоносые морды, долго перетирали зубами сено и шумно вздыхали при этом; что из леса, вертя башкой, таращила на них свои глазищи сова; что луна в то время сияла высоко и бело; и что художник видел все это, потому что иначе нельзя передать сиротливую грусть зимнего рассвета над голым лесом, над растрепанным ветрами стогом, над мглистыми снегами равнин.
Этот художник нравился мне, и я старался гадать о нем, как орнитолог гадает по единственному перу с птицей».
Как рассказала писателю хозяйка дома, Евгений был известен тем, что его статья «О карстовых образованиях Владимирской губернии» была опубликована в журнале «Труды Владимирского общества любителей естествознания» вскоре после гибели. Предварял эту статью некролог, в котором говорилось о том, что «надвинувшиеся военные события не позволили автору свести и оформить ничего большего, кроме статьи, где среди серьезного научного материла читатель найдет немало строк, посвященных красотам сурового ландшафта нашего владимирского карста, с его бездонными, в глубине темными воронками, с глухими тропами, пробитыми в их темных зарослях… Большой любитель природы, он отдал ее изучению всю свою краткую жизнь».
У хозяйки дома сохранились и письма с фронта от ее брата прапорщика Евгения Ладыгина. Вот эти-то несколько писем и составляют суть повествования «Рисунка акварелью». Но есть и лирические отступления, неотъемлемые в дальнейшем творчестве молодого писателя.
Тонко чувствующий и мастерски изображающий в своем творчестве красоту русской природы, Сергей Никитин под впечатлением прочитанного однажды летним утром, «словно в море за борт парохода, выбросился из кабины попутного грузовика в море лесов». Он прошел тем летом от устья Уводы до Лухского полесья и дальше — по озерному левобережью Клязьмы до холмистых далей Гороховца. Желание написать о внезапно прерванной судьбе автора рисунка акварелью вдруг стало уходить на второй план, оставаясь чем-то вроде этюда к более масштабному полотну. Но, писал Никитин, «словно заноза засела у меня в мозгу: надо вспомнить что-то очень важное о карстовых явлениях, а вспомнить не могу. Я долго мучился, и вдруг, как это бывает, словно лампочка зажглась в темной комнате и осветила все, что скрывала темнота. Я вспомнил старый деревянный дом, рисунок акварелью, тхваченный временем журнал «Трудов любителей естествознания» и статью Евгения Васильевича Ладыгина о карстовых явлениях… Это были научно-исследовательские статьи, но любовь к природе овеяла их поэзией».
В письмах с фронта, которые остаются стержнем рассказа, Евгений Ладыгин предстает человеком чутким, отзывчивым, с чувством юмора. В основном они адресованы всем членам многочисленной семьи, но есть одно для младшего брата Кольки.
- Между прочим, это письмо было адресовано мне, — огорошил Николай Георгиевич.
- То есть как? — ничегошеньки не понимая, спросил я.
- А вот так! Женя Ладыгин в рассказе моего племянника — это мой старший брат Женя Герасимов. Он и — тоже старший — брат Миша после окончания Владимирской гимназии учились в Московском государственном университете: Женя — по естественным наукам, а Миша — по медицине. Старшая сестра Зина, впоследствии мать Сережи Никитина, — на каких-то хозяйственных курсах. За сестрой Зиной следовал брат Сережа — отчаянный парень, любимец бабушки, погибший на Кубани в поездке за хлебом в голодные годы гражданской войны. Потом брат Саша, впоследствии начальник строительства ковровских автодорог. Затем я и за мной сестра Вера, впоследствии врач-педиатр.
Грянула война 1914 года. Брат Миша стал хирургом, работал в полевых и тыловых госпиталях. Он участвовал и в Великой Отечественной войне. Потом стал заслуженным врачом-урологом во Владимире.
Женя в 1914 году окончил Алексеевское военное училище и воевал ротным командиром, а 25 мая 1915 года был убит на австрийском фронте на берегу реки Стырь под местечком Копылы. Похоронен за деревней Тараш на офицерском кладбище, о чем известил письмом его вестовой Аверьян Галаев.
«Спешу известить родителям* и семейству, 27 мая в 10 часов дня убит в бою Ваш сын Евгений Васильевич прапорщик Ладыгин 318-го Пехотного Черноярского Полка 2-й роты Командир.
Тело его вынесено 29-го мая из огня боя. Погребение им было Четверым Прапорщикам и Полковнику похоронная процессия с музыкой и орудийным боем.
Убит за Местечком Колки На берегу реки стыра, вовремя наступления Под деревней Копылы. Похоронен На Офицерском Кладбище За деревней тараш, При узко Колейной станции, в том извещаем О по Гребении Родителям и знакомым его.
Василий Лаврентьевич, как Вы желаете тело его взять на родину Своих Кладбищ, тогда представьте цынковый Гроб, или сами привезите, вещи его Находются прим не до особого распоряжения, я как был денщик Покойного Моего Командира. Он мне доверял все что есть, Царство ему Небесное. Человек был хороший. Жалко больно мне его. Поплакал я обним как дитя, Еда четвертые сутки не идет. Плохая мне безнего будет жизнь. Эх, Евгений Василич, как вы сомной простились видно Знал что болие не увидишь. Мне в последнее время наказывал Покойный, как будто знал, Убьют на Пиши родителям и помни меня, Собери мои вещи от правь Народину.
Навряд ли Нас отпустят с офицерскими вещами и так что Прошу Вас дайте телеграмму Командиру Полка насчет моей Просьбы я же жалею Повидаться с Вами и поделиться Горем. Денщиком я у него с самой москвы рядовой Аверьян Трофимович Галаев 2-й роты.
Пишите ответ, я пишу второе Вам Письмо.
Аверьян Галаев».
*Орфография сохранена по оригиналу.
Но было у этой истории и продолжение, о котором мне рассказал Николай Георгиевич: «Вместе с письмом денщика родители получили разрешение на привоз его тела на родину в Ковров. Заготовив цинковый гроб в железнодорожных мастерских и взяв с собой рабочего с инструментом и паяльником, отец с матерью отправились на место боев. Дорогой железнодорожное начальство относилось к ним с сочувствием и уважением, в пути туда и обратно их нигде не задерживали, и родители быстро добрались до фронта. Там тут же договорились с австрийским командованием, так как кладбище было уже на их стороне.
На этом участке прекратили перестрелку, разобрали проволочные заграждения и пропустили приехавших на кладбище. Там австрийские солдаты под командованием офицера разрыли могилу, вынули и раскрыли гроб. Отец и мать опознали сына, хотя и частью разложившегося, с клапана гимнастерки срезали значок военного училища. Затем тело из гроба перевернули вниз лицом в крышку, а оттуда уже перевернули на спину в цинковый гроб, закрыли крышкой и пропаяли швы паяльником, нагретом на костре.
Та же команда австрийских солдат с оркестром и салютом из винтовок понесла гроб по передовой линии, где их сменили наши солдаты и перенесли в свое расположение. Через полчаса, восстановив проволочное заграждение, опять начали перестрелку.
На ближней станции гроб поставили в товарный вагон, запломбировали, на дверь прибили венок, сплетенный из еловых веток, и отправили товарной скоростью.
Легко себе представить, что переживали в этой процедуре отец с матерью, и сколько раз с ней приключались обмороки. Все это я вспомнил и написал по рассказам отца.
Вагон с гробом доставили в Ковров довольно-таки скоро и поставили на ночь в церковь. А на другой день, после панихиды с певчими и попами, при большом стечении народа гроб был донесен на руках до Ивано-Воинского кладбища и захоронен без земли в бетонной могиле, прикрытой такими же плитами. Там же через четыре-пять годов нашел свой покой и наш отец.
На похороны Жени приезжала студенческая делегация, привезла траурный железный венок с красной лентой, на которую с неудовольствием покосился исправник, а наутро эта лента куда-то исчезла… Что было на ней написано — не знаю».
По словам Николая Георгиевича, письма старшего брата, которые отыскал Сережа Никитин на пыльном чердаке, использованы в рассказе «Рисунок акварелью» практически без купюр, остальное же, что автор домыслил, придало повествованию неповторимый никитинский колорит и еще раз высветило яркие грани его немеркнущего таланта.
Владимир САМОЙЛОВ
Возможно Вас также заинтересует:
- Все тебе, гимнастика! К 90-летию со дня рождения Н.Г.Толкачева Пассажиры, предпочитающие пользоваться вместо более шустрого автобуса удобным и спокойным...
- День рождения отмечают всем городом В минувшие выходные Покров отметил 233-й день рождения. Статус города...
- В июле отпразднуем день рождения Боголюбского В нынешнем году владимирцы отметят 900-летие со дня рождения великого...
- Наш человек на «Барнео» отпраздновал день рождения В ледовом дрейфующем лагере «Барнео» работают два тракториста-экстремала, которые имеют...
- Юбилей спасения совместили с днем рождения монастыря В минувшую субботу в Коврове отметили 240-летие чудесного спасения города...