И дело не только в архитектуре – иной застройке улиц и отсутствии асфальтовых дорог, электрических фонарей, железных дорог и прочих привычных вещей. Природа, местные ландшафты за два последних века претерпели большие изменения. И, прежде всего, это касается лесов, массовые хищнические вырубки которых – примета отнюдь не только «лихих 90-х». Наглядный тому пример – окрестности Коврова.
Дубы, сосны и березы
В старину там по большей части произрастали леса трех типов. Во-первых, дубравы, которые в большом количестве встречались по берегам рек, в том числе близ Клязьмы и в клязьминской пойме. Да и стольный город Стародуб-Кляземский, видимо, получил свое название не только по одноименному городу в Черниговской земле, но и в связи с наличием большого числа дубов на кляземских берегах.
Во-вторых, значительную часть местных лесов составляли сосновые боры. До сих пор приезжающие в Ковров первый раз удивляются: откуда в центре города сосны? Теперь, правда, те сохнут, и скоро их в городе не останется совсем. Но пока они зримо напоминают о прежде росших здесь роскошных сосновых борах. Даже родовое прозвание предков князей Ковровых было князья Кривоборские, связанное с какой-то местной особенностью находившегося в их вотчине сосняка.
В-третьих, это были куда более нам привычные смешанные леса, в основном, из сосны, ели и березы.
Сегодня для ковровчан привычно видеть рядом со своим городом в заклязьминской пойме, в районе сел Малышево, Большие Всегодичи и соседних деревень, обширные поля и пустоши, поросшие кое-где небольшими перелесками и кустарником. Кажется, что так было всегда. И трудно поверить, даже рассматривая исторические документы, что лет 200-150 назад именно Всегодическая волость специализировалась на лесной торговле!
Барыш с дров
Когда-то вокруг Больших Всегодичей, в районе деревни Крячково на реке Уводь и нынешнего поселка Гигант, росли дремучие сосновые боры, богатые дичью, бортными угодьями, грибами и ягодами. В конце XVIII столетия, в царствование императрицы Екатерины II, когда развитие торговли и промышленности потребовало большого количества строительных материалов и дров в южных безлесных местностях Российской Империи, предприимчивые ковровские купцы придумали, как с максимальной выгодой использовать казавшиеся тогда неисчерпаемыми лесные богатства.
Принадлежавшие удельному ведомству и казне леса находились в ведении чиновников, с которыми легко было договориться за мзду. Господа чиновники, заинтересованные материально, продавали, точнее отдавали почти за бесценок, леса на вырубку местным купцам. А те при помощи нанятых крестьян, зачастую своих же односельчан, ибо в купцы выходили тоже вчерашние селяне, нещадно вырубали вековые сосняки, а бревна свозили к речке Уводи. Там бревна сплавляли вниз по течению до недалекой Клязьмы. На этой, уже большой реке (гораздо более полноводной, нежели теперь) лесины связывали в плоты, частью из сплавного леса тут же изготовлялись баржи, барки и иные нехитрые речные суда. После чего все это отправлялось вниз по течению по Клязьме в Оку, а оттуда – в Волгу. И уже в Нижнем Поволжье и плоты, и те же барки использовались в качестве материала для деревянных построек или шли просто на дрова.
Как дикари!
В районе Царицына и Астрахани ковровские сосны шли по немалой цене, а поскольку купцам они доставались почти даром, да и транспортировка обходилась за счет ничего не стоившей силы рек, то купцы в итоге оставались в хорошем барыше. И, удовлетворенно подсчитывая прибыль, присматривали новые боры вдоль извилистой Уводи. А потом там вновь стучали топоры, и опять неторопливо вниз по течению плыли по Клязьме, Оке и Волге барки и плоты из ковровского леса.
Так продолжалось несколько десятков лет. О возобновлении сведенных лесных угодий никто не заботился. Зачем? Любые лесные посадки требовали денег, а купцам тратиться на эти «глупости», разумеется, не хотелось. Леса же и так много! На наш век, мол, хватит, а после нас – хоть потоп! На одно-два поколения купцов всегодических лесов, действительно, хватило. А потом лес кончился.
Как неразумные кочевники вытоптали своими стадами на севере Африки прежде зеленевшие там обширные леса в огромную пустыню Сахару, так и в Ковровском уезде купцы-лесопромышленники неразумным, хищническим истреблением природных богатств полностью изменили окружающий пейзаж и превратили северные окрестности Коврова в подобие Владимиро-Суздальского Ополья. Только там лес свели из-за плодородной земли, которую выгоднее было обрабатывать, а под Ковровом просто из-за купеческой жадности безвозвратно изменили и пейзаж, и растительный, и животный мир.
На бобах
Со временем и в Коврове, и в Ковровском уезде стали бережнее относиться к лесным запасам. Доходило до того, что городской наплавной мост чинили из досок, которые добывались на речном берегу из разбитых купеческих барок. Что же касается всегодических крестьян, то ко второй половине XIX века она едва ли не взвыли, когда остались без дровяных лесов. Им, спустившим по Уводи и Клязьме (а работы на лесосеках считались выгодным промыслом и трудились там мужички с удовольствием) огромные лесные массивы, приходилось втридорога платить за каждое полено для печки, за каждую жердь для ремонта амбара или крыши.
Рукотворные многокилометровые поля у Больших Всегодичей послужили в 1941-1942 гг. для создания там полевого аэродрома авиации дальнего действия. А ныне целые поколения ковровчан ошибочно уверены, что безлесье к северу от города оружейников – неизбежная данность. Возможно, точно так же еще полвека спустя новые поколения станут воспринимать как должное и то, что лесов совсем мало и на правом берегу Клязьмы южнее и юго-восточнее Коврова. Теперь их там тоже рубят вовсю…
В тему:
Царское добро. Безобразие на территории Всегодической и отчасти Егорьевской волостей удельного ведомства стало возможным из-за безответственного отношения к государеву добру. Пикантность ситуации заключалась в том, что всегодические боры являлись собственностью императорской фамилии и, по большому счету, ушлые ковровские купцы-лесоторговцы воровали сосны у самого царя! Окончательно добили лесные угодья по Уводи и частично по Клязьме первые ткацкие и красильные фабрики, которые стали активно развиваться в Ковровском уезде в первой половине XIX века. Промышленные стоки, особенно ядовитые отходы красильного производства, не только повывели всю рыбу в Уводи, но и сожгли окружающую растительность.
Иван на пеньках
Не только купцы, но и помещики из дворян расточительно относились к своим лесным владениям.
К примеру, писатель Борис Садовской в своих мемуарах так подвел итог жизни многолетнего ковровского предводителя дворянства Ивана Сергеевича Безобразова: «[Безобразов] имел в разных губерниях три тысячи душ, лет тридцать был предводителем в Коврове… Уездные остряки дали ему прозвище Иван Безземельный. Для ценза Безобразов купил у помещика Рахманова тысячу десятин срубленного леса за бесценок и получил новое прозвище: Иван на пеньках. Однако его выбрали в председатели управы».
Не менее легко рассуждает в одном из писем о возможности продать купцам под вырубку принадлежащий ему лес помещик деревень Карики и Федюнино Ковровского уезда 1830-х гг. надворный советник Павел Иванович Хотяинцев. Он служил в Министерстве иностранных дел в Петербурге, а в ковровские имения приезжал только для того, чтобы выбить из крепостных оброк, да продать очередной лес на порубку и сплав. В июле 1836 года Хотяинцев писал жене в Петербург из ковровской деревни Карики: «…Я рубить велел мой лес, и по Клязьме весной будут сплавлять в Вязники и по заводам, где лесу всегда требуется много».
Нашли опечатку? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter. 
