Это и порождало своеобразные двойные стандарты в отношении селян к представителям власти и друг к другу.
Благо и позор
В начале царствования императора Николая II были записаны представления крестьян Юрьев-Польского уезда о том, какие преступления они считали самыми тяжкими. Среди таковых значились убийство, умышленный поджог, конокрадство («Без лошади как без рук», – говорили селяне), а также кражи со взломом. Однажды в селе Аньково Юрьевской округи один из крестьян поджег дом, вследствие чего сгорело сразу 10 дворов. Поджигателя поймали и судили. Процесс проходил во Владимирском окружном (нынешнем областном) суде. Преступника приговорили к 6 годам каторжных работ. В качестве свидетеля проходил отец «пожогщика». Узнав о приговоре, старик в сердцах сказал: «Мало ему, мерзавцу, без срока надо бы!», имея в виду бессрочную каторгу.
Примерно в ту же пору в Меленковском уезде за кражу со взломом отправили в Сибирь на каторгу крестьянина села Ляхи. С каторги он бежал и вернулся в родное село. Но его земляки выдали вора властям, и тот отправился обратно на каторгу. Хотя доносы среди крестьян не поощрялись, но в отношении тех, кого сегодня назвали бы «отморозком», доносить считалось благим делом.
Зато если вора-крестьянина уличили и тот вернул украденное, то потерпевшие, как правило, категорически отказывались преследовать преступника в судебном порядке. А дабы полицейские и следователи не принуждали к этому, то владимирские крестьяне не хуже любого адвоката использовали лазейку, которую давало тогдашнее «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» Российской Империи. Они заявляли: «Вещь не украдена, а взята самовольно». Следствием такого объяснения становилась, выражаясь современным языком, переквалификация деяния с кражи на самоуправство, а факт последнего позволял окончить дело примирением сторон, что и происходило на практике.
Моральное осуждение
Порой крестьяне предпочитали обращению в полицию самосуд, который часто сводился к избиению преступника (это называлось «вразумлением»). В Александровском уезде крестьянина, укравшего кошелек у бедной старушки, избили так, что тот умер. Но участники расправы своей вины не чувствовали, говоря: «не один бил, а всем миром», и «острог – ничто, а палку, если бы остался жить, – помнил бы». В итоге полиция сочувственно отнеслась к участникам судилища и прекратила следствие «за невозможностью установить виновников».
Практиковались и наказания «позорные». Например, уличенного в воровстве мужика могли с украденной им вещью провести по всему селу, причем односельчане всячески поносили и совестили жулика. Это считалось более тяжким наказанием, нежели штраф и даже порка розгами! Подвергая нечистых на руку земляков столь своеобразному «общественному порицанию», наши крестьянские предки в то же время жалели их, не желая, чтобы свой брат мужик, пусть и оступившийся, отправлялся в тюрьму или на каторгу. И моральное осуждение часто действовало должным образом, и человек сходил с кривой дорожки. Тем самым крестьяне проявляли известную мудрость, заодно сберегая работника для сельской общины.
Зато целый ряд проступков и даже преступлений владимирскими селянами почти или даже совсем не осуждался. Например, к их числу относились браконьерская вырубка казенного или частного (чужого) леса. В Слободской волости Владимирского уезда местные жители на рубеже XIX-XX веков рассказывали, что «от лесных порубок не спасают ни сторожа, ни общественные полесовщики, причем все виновные откупаются винцом».
Не считались большим грехом обсчет, обмер и обвес при торговле. «Без этого и торговать нельзя», – убежденно говорили мужики. При выявленных случаях мошенничества также часто все кончалось примирением, разумеется, с компенсацией причиненного ущерба.
Как свидетельствуют земские и статистические материалы, сельские общества Владимирской губернии не признавали преступлениями прошение милостыни (что законом воспрещалось), неосторожное обращение с огнем, даже если его следствием стал пожар, а также «оскорбление чести полиции». Не видели ничего противозаконного крестьяне в появлении пьяным в публичном месте, в нарушении тишины и порядка в суде. А хулиганство в церкви, наоборот, считалось не просто преступлением, а еще и греховным, то есть сопряженным со смертным грехом, что в ту пору тяготило порой даже больше, чем угроза уголовного наказания.
Порой понятие греха у крестьян вступало в противоречие с тогдашним аналогом Уголовного кодекса. Например, работать в церковные праздники считалось большим грехом и повсеместно осуждалось, хотя с точки зрения закона никакого проступка в том не было.
Чай для арестанта
Лжесвидетельство в суде под присягой, то есть с клятвой на Святом Евангелии, почиталось владимирскими крестьянами как страшное преступление. Известен случай в том же Юрьев-Польском уезде, когда уличенный в лжеприсяге волостной старшина был за такой проступок осужден и отправлен на каторгу наравне с конокрадами и душегубами!
При каждом волостном суде в крупном селе, а также во многих деревнях тогда имелись свои арестантские – что-то вроде нынешнего «обезьянника». За различные проступки крестьян сажали под арест на срок от нескольких дней до нескольких недель. Любопытно, что отбывать наказание крестьяне приходили сами без какого-либо сопровождения и конвоя, причем неизвестны случаи, чтобы кто-то из осужденных на такой вид наказания добровольно не явился, и его требовалось водворять в арестантскую силой. Да и содержание в этой крестьянской тюрьме отнюдь не было строгим. Порой сторожа отпускали «скромного» арестанта «попить чайку» в местном трактире, причем нередко составляли компанию своему узнику. Почти всегда случалось, что одним чаем дело не ограничивалось, и охранники вместе с сидельцем изрядно напивались в том же трактире, но потом, отгуляв, исправно возвращались на свои места: сидеть и сторожить!
Философ Иван Ильин определял правосознание русского человека «как недисциплинированность, как славянский индивидуализм, как славянскую тягу к анархии, как естественную темпераментность».
НЕВИННАЯ ВЗЯТКА
В отношении полиции, следствия и суда среди сельского населения нашей губернии бытовала характерная поговорка: «Большой да богатый не бывает виноватый». Но на практике крупного взяточничества среди властей уездного и волостного уровня не было, а мелкие поборы с крестьян в виде угощения, скажем, за предоставление разрешения на постройку избы или сарая, либо за выдачу какого-либо документа не только никого не удивляли, но и допускались обычаем, считаясь неизбежным злом. Например, в Юрьев-Польском уезде мужички говорили про махинации волостных писарей, практиковавших мелкие поборы с просителей: «Что ж, пущай их, невелика штука – по копейке на душу что ли нам накинуть; ничего не значит». Известны случаи, когда выборные от крестьян судьи волостного суда в том же Юрьев-Польском уезде принимали взятки, даваемые для смягчения приговора, но исключительно лишь в виде горячительных напитков. Когда таких судей уличили в поборах, то после кратковременного ареста их отпустили по домам, а новый состав суда получил от крестьян пожелание «забыть думать о таких проделках». А угощение вином свидетелей лицом, в пользу которого они высказывались, в том числе и в суде, считалось чуть ли не нормой.
ЦИФРА: 1845 год – издано Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, где впервые системно изложены вопросы уголовного наказания в России.
Обсуждение