большие судьбы
Певец электрички "Москва-Петушки"
На днях Венедикту Ерофееву исполнилось бы 64 года
Во владимирской мастерской прославленного русского графика Бориса Французова (его работы теперь есть в Третьяковской галерее) под вечер собирались друзья художника и друзья писателя. Не часто, но бывало. Много курили, грешным делом выпивали, играли в шахматы. А еще играли на то, кто угадает автора произнесенного вот прямо сейчас литературного отрывка. Авторы были все непростые – Генрих Гейне, например, или Василий Розанов. И проигравший вовсе не бежал за водкой, нет! Он должен был отдать победителю любую книгу из своей с трудом собранной библиотеки…
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
Венедикт Васильевич Ерофеев родился 24 октября 1938 года в поселке Чупа (Карелия). Детство провел на Кольском полуострове. Отец сел в лагерь "за анекдот". При живой матери Веня несколько лет провел в детдоме.
Окончил школу с золотой медалью. В 17 лет поступил в МГУ, откуда отчислен через полтора года за то, что ни по одному параметру не был "советским студентом", особенно в том, что касалось военной подготовки. Держал под подушкой Библию, "неправильно" мыслил, целенаправленно пьянствовал и всего этого не скрывал. Примерно за то же Венедикт потом был отчислен из Владимирского пединститута, и позже – еще из двух других.
Мировую славу принесла Ерофееву поэма "Москва-Петушки", написанная на кабельных работах в Шереметьево и Лобне осенью 1969 года.
Был дважды женат. От первого брака родился сын, названный тоже Венедиктом.
К концу жизни принял католичество. Умер 11 мая 1990 года в Москве от рака горла и от того, что советская власть не выпускала его лечиться за границу.
"В этом здании учился
русский писатель…"
Черная доска с такой надписью, сработанная в кладбищенской мастерской, висит на стене старого университетского корпуса в самом центре Владимира. Еще живы некоторые из тех, кто исключил Венедикта Ерофеева оттуда. Живы и немногие те, кто был против. Образование, диплом, "интеллигентная" работа, по большому счету, были и не нужны Венедикту. Он был истопником, дежурным в отделении милиции, приемщиком стеклотары. В захолустных городках, бригадах бичей и пьяных подмосковных электричках люмпен-аристократ видел не меньше глубины и поэзии жизни, чем, скажем, Эрнест Хэмингуей в джунглях или на войне. Зачем это, "коли есть совесть и сверх того еще вкус"?
А еще при любых обстоятельствах с Ерофеевым был его блестящий ум, колоссальная эрудиция, поначалу восхищавшая, а потом начинавшая раздражать губернскую профессуру. И основное – собственная его фантастическая личность. Загипнотизированные ею, под флагом Ерофеева пили и спились целые поколения высокодуховных дворников и сторожей. А он сам считал пьянство чем-то вроде аскезы, какой-то обязанностью всякого чувствующего человека. И не поблек даже после декалитров "Розового крепкого". И стал последним классиком современной русской литературы, канонизированным академической наукой.
Жить, однако, как-то "надо и птице небесной". Вот и были у Венедикта разнорабочие общежития, а лучше, конечно, студенческий угол в новом вузе.
Во Владимире все закончилось тем, что ярко обрисовывают две широко известные цитаты. Первая: "Раньше нашу землю попирали сапогами фашистские захватчики, а теперь ее топчет своими тапочками Венедикт Ерофеев". Вторая: "Был вывезен за пределы города в 24 часа на милицейском мотоцикле с коляской".
Бронзовый скиталец
Не имевший ни малейшего шанса опубликоваться в СССР, Венедикт Ерофеев рано стал "культовой фигурой". Сразу и навсегда он смешался в сознании людей с персонажем своей поэмы, Веничкой, который вместо Кремля вечно попадал на Курский вокзал. Именно Веничкой считали Ерофеева читатели, и именно так Венедикта Васильевича норовит назвать любой, кто хоть что-то слышал о книге "Москва-Петушки".
О чем книга? Если вкратце: "Алкоголик едет в электричке… Вот и все!" А если всерьез, то по поводу тоненькой поэмы уже написана изрядная библиотека комментариев, трактовок и "новых прочтений". Самое расхожее из них: "Эти "трагические листы" – Евангелие от Венедикта о Веничке". Никак не меньше!
…Друзья со временем стали замечать, что Веничка "бронзовеет". На извечных выпивонах с разговорами он перестал даже вполуха воспринимать любые замечания, предложения, критику. Впрочем, и до восторженного принятия "Петушков" аудиторией самиздата и "вражеских голосов" Венедикт Ерофеев прекрасно знал себе цену, помнил, что она куда выше расценок на членов Союза писателей. "По всей земле нет ничего, что было бы для меня слишком многим".
Отстраненный и красивый (женщины были без ума от Ерофеева, даже когда хирурги вырезали ему голосовые связки), он неприступно сидел за столом, изрекая фразы, вроде ставшей знаменитой: "Вот этому писателю я бы сто грамм налил, а этому – ни капли!" Окружающие и злились на "забронзовевшего" укладчика кабеля, и не могли противиться обаянию ерофеевского таланта. Как емко заметил кто-то из наблюдателей, "из-за Венедикта семиты дрались с антисемитами". Он же сам не принадлежал никому.
Он никому и не будет принадлежать. Гипсовые памятники "Веничке с чемоданчиком" на площади Курского вокзала и "Девушке с косой до самой попы" в Петушках, которые временно поставили к очередной дате, более не существуют. Перестроечные постановки мало приспособленной для театра пьесы "Вальпургиева ночь" и актерское чтение по ТВ совсем уж несценичной поэмы "Москва-Петушки" тоже в прошлом. Они интересовали только тех, кто не имел у себя напечатанных текстов. Теперь книги Ерофеева переизданы десятки раз. И вот очередная публикация его записных книжек названа издателем строкой из самого Ерофеева так: "Оставьте мою душу в покое".
Вокзал
На перроне высокий седой человек с чемоданчиком, в котором бутерброды и бутылки дешевого пойла. За кадром механический голос (гортань съедена раком) Ерофеева: "Господь, вот ты видишь, чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует душа! А если бы они мне дали того, разве нуждался бы я в этом?"
Михаил ЯЗЫНИН.
так говорил ЕРОФЕЕВ:
О ПЕТУШКАХ:
"Петушки – это место, где не умолкают птицы ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех, может, он и был, – там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…"
Поэма "Москва-Петушки",
глава "Реутово – Никольское".
О ДЕВУШКАХ ВЛАДИМИРА-НА-КЛЯЗЬМЕ:
"Вначале эти девы подвергаются интеллектуальному искусу и псиному соблазну Бориса Сорокина, и выходят очищенными, т.е. с ярой ненавистью ко всяческой отвлеченности и охотой к элементарным удовольствиям. Вот тут и подстерегает их Вадим Тихонов со своими кудрями и своим оскалом".
Из записных книжек.
(Вадима Тихонова Ерофеев называл "своим первенцем" и посвятил ему поэму "Москва-Петушки").
ЗАДАЧКА ОТ ЕРОФЕЕВА:
"Поезд вышел с такой-то скоростью из Москвы в Петушки. В ту же секунду и с той же скоростью поезд вышел из Петушков к Владимиру. Они столкнулись. 250 убитых, 138 – искалеченных. Вопрос. Как они могли столкнуться? Есть ли Бог? Был ли дома Тихонов?"
Их записных книжек.
ЕРОФЕЕВ ВСЕ-ТАКИ НАШ ЗЕМЛЯК?
"Мой глупый земляк Солоухин зовет вас в лес соленые рыжики собирать. Да плюньте вы ему в его соленые рыжики!"
Поэма "Москва-Петушки",
глава "Купавна – 33-й километр".
ПОЧЕМУ ТАК МАЛО НАПИСАНО?
"Писать новое было психологически трудно, я боялся повторов".
Из интервью.