Память

Память

Чьи дети погибли в Беслане?

Многие из нас восприняли бесланскую трагедию как общую беду. И не только у нас в стране. О реакции итальянцев на события в Беслане в сентябре 2004 года "Призыву" рассказывают правозащитник Артем Марченков и его жена Элеонора Галлуччи, преподаватель русского языка в университете итальянского города Лечче.

Артем:

– Мы были в Риме, когда произошел захват школы в Беслане. О событиях в России говорили не только по ТВ (например, 15 минут из 20-ти в выпусках новостей были посвящены Беслану). Это обсуждали на улицах, в барах, дома. Для итальянцев тема детей и семьи – особая.

То, что было в Беслане, не вписывается в их картину мира. Итальянцы в принципе не могут понять, как так можно поступать с детьми? Для них это была не просто бесланская трагедия, а трагедия мировоззренческая.

Реакция итальянцев меня поразила. Примерно часа через два после захвата школы кто-то послал СМС: "Давайте зажжем свечи и будем молиться".

Элеонора:

– Кажется, это была женщина-профессор из Болоньи. Она предложила своим подругам одновременно зажечь свечи на подоконниках. СМС-ки пошли валом, люди откликались, передавали их друзьям, знакомым. И вечером, часов в 9-10, мы выходили на улицу и видели свечи по всему Риму.

Артем:

– Это было очень сильно, пробирало до костей. Я, честно говоря, не могу представить, чтобы в России была подобная реакция на какое-то событие в той же Италии.

Уже после штурма мы узнали (не помню, откуда пришла эта информация), что будет поход со свечами от Капитолия до Колизея. Лично меня поразило, что в этом шествии не было политики.

Конечно, кто-то привез к Капитолию свечи, но даю голову на отсечение, что это не была какая-то партия или органы государства. Это могли быть только две структуры: либо муниципалитет, либо неправительственные организации.

Собственно, организовывать ничего не нужно было: просто раздавали свечи, многие принесли свечи сами. Было много детей, никто не прятал их от этой истории. Самых маленьких несли на руках.

Затем вся эта толпа, я не знаю, сколько это было в тысячах, но увидеть, насколько растянулась колонна, было невозможно, двинулась к Колизею. Она была огромна. Создавалось ощущение, что пол-Рима вышло на улицу.

Тысячи людей шли в тишине. Играла только траурная музыка. Дети притихшие, серьёзные. Никто, даже самые маленькие, не пищали, не капризничали. Они ловили эту атмосферу, видели, какие их мама с папой идут.

Это очень тронуло, потому что до этого момента казалось, что трагедия Беслана – беда только России. Тронуло, что все вышли, что не было никакого карнавала или шоу. У этих людей есть дети, и они представили себя на месте бесланских родителей. Этого оказалось достаточно для того, чтобы прийти, бросить все свои дела.

Я тогда Эле сказал: "Слушай, если окажется, что все кончится пиаром, то…" Срабатывал совковый стереотип, уже виделась картинка: вот мы сейчас дойдем до Колизея, а там политики начнут толкать речи. Было видно: у Колизея уже стоит сцена.

На сцену вышло довольно много людей и среди них (и это тоже поразило) был раввин, муфтий, кто-то от Ватикана. Был представитель посольства России. К микрофону подошел мэр Рима Велтрони и сказал: "Мы скорбим вместе с русским народом". И всё. Всё!

И я видел плачущих людей. Это было сильное впечатление. Они стояли, молчали, ставили свечи в ограде около Палатина, Форума, Колизея.

Свечи были повсюду, все было освещено. Кто-то еще стоял, кто-то расходился, негромко говорили. Никаких мерзких речевок о мировом терорризме, о том, что право правительство, мол, душить этих гадов надо. Ничего такого не было, никому такое и в голову не пришло, как не пришло в голову прийти с партийными флагами, чтобы показать: мы здесь.

И после этого, когда я читал в Интернете про митинг на Васильевском спуске в Москве, меня тошнило. Обидно было за людей, за простых людей. И их реплики поразили (высказывания ура-патриотов или правозащитников были предсказуемы).

Например, многие были раздражены формой проведения митинга: как снимали людей с работы, как свозили автобусами и т.д. Ведь люди совершенно искренне хотели проявить себя, но не было слов, чтобы сказать по-человечески, а получался разговор штампами о солидарности и скорби.

Мало кто думал, что это большая проблема – уметь высказать то, что действительно чувствуешь. Оказалось, наши люди просто не умеют этого делать. И если бы их не собрали, даже вот в такой форме, они сами бы не сошлись.

Да и кто бы их собрал? Получается, что единственный субъект, который способен собрать людей, чтобы те выразили свое людское горе, гнев или сожаление – это власть. Видимо, крест надо ставить на таком обществе.

Элеонора:

– Когда мы шли по Риму со свечами, я тоже боялась, что сейчас могут начаться политические смотрины, не искреннее сочувствие, а спектакль. Мне было бы очень стыдно перед Артемом.

Но было искреннее сочувствие итальянцев русским: "Мы скорбим вместе с вами и понимаем, что во имя религии нельзя проливать кровь". И это была наша естественная реакция. И я боялась, что в России тоже будет "естественная" реакция – усилится мотивация под прикрытием борьбы с терроризмом мочить всех подряд. Как после 11 сентября в Америке.

Почему в России люди не вышли на улицы? Мои знакомые из Москвы очень сильно переживали "Норд-Ост", а про Беслан говорили: "Да, страшно. Но надо жить". На мой взгляд, они просто не считали это своей трагедией. Беслан тронул больше остальной мир, чем российские города, в частности Москву.

Артем:

Я не знаю, кто организовал в Риме марш со свечами. Да это и без разницы- главное, люди вышли на улицы. Там не было организации – просто надо было оповестить горожан.

Беслан был шансом начать говорить. Эта трагедия стала для многих толчком: кто мог очнуться, тот очнулся. Люди стали размышлять о таких вещах, которые раньше и в голову не приходили. Среднестатистический житель среднерусского городка сопереживал детям в Беслане, но видел в этих детях не наших детей, а кавказских детей, и воспринял Беслан как некие внутрикавказские разборки.

Если это так, то это совсем другая история, и она не принесла нашему коллективному разуму ничего. А это принципиально: если человек ставит себя на место тех детей и тех родителей, то это наши дети, наш Кавказ и наш народ. Наши дети – сопереживаем, не наши – митингуем по указке на Васильевском.

Беседовала Ирина Емельянова.

г.Владимир.

точка зрения

Единственное, в чем я не согласен с Артемом, – это то, что средний россиянин размышлял о трагедии в Беслане в плоскости "Это кавказские дети".

Мне в те дни приходилось общаться с десятками читателей – и не все они были представителями элиты. Могу сказать – все без исключения читатели расценивали произошедшее, как собственное горе.

А во всем остальном зарисовки Артема и Элеоноры – не в бровь, а в глаз. Подтверждаю – французы, немцы, норвежцы, украинцы, грузины, израильтяне без всякой материальной причины высказывали мне, человеку, в общем-то далекому от тех событий, свои искренние соболезнования – просто потому, что эта беда случилась в моей стране.

Увы, такого – искреннего – шествия в большинстве городов нашей страны не случилось.

Не случится, боюсь, и год спустя. Митинг памяти жертв Беслана, который "Наши" проведут во Владимире 3 сентября, был вначале запрещен властями, а потом, после приезда к нам самого Василия Якименко, разрешен ими – столь же далек от искреннего и бескорыстного порыва, как доклады министров на партийном съезде – от реальной жизни.

Игорь ЕФРЕМОВ, главный редактор.

Обсуждение закрыто.