Не так давно актеру Владимирского академического областного театра драмы им. А. Луначарского Михаилу Асафову присвоено звание народного артиста РФ. Побеседовав с выпускником МХАТа, более трех десятков лет прослужившим в нашем театре, имеющим в творческом багаже более 100 ролей и ставшим любимцем владимирской публики, "Призыв" порадовался, что в свое время одним военным в стране стало меньше, а одним актерским дарованием больше.
– Михаил Васильевич, когда вы решили, что будете артистом?
– Лет в 14-15. Во-первых, я очень любил театр с самого детства. Я жил, да и сейчас живу в центре Москвы, и поэтому нас часто водили в театр. Моим любимым был Малый. В 12 лет я сам купил в него билет на спектакль "Ярмарка тщеславия", потому что мечтал встретиться там с девочкой, которую я обожал. Кроме того, я часто бывал в "Современнике", Театре кукол Образцова, в Театре сатиры, Моссовета, ТЮЗе.
Во-вторых, меня всегда манило к себе драматическое искусство, хотя у нас семья потомственных военных и все друзья матери и отца – военные. Мне тоже прочили военную карьеру. В 12 лет отдали в суворовское училище, из которого я благополучно сбежал, не пробыв там и месяца.
Страсть к сцене передалась мне от сестры. Она посещала театр-студию "Шоссе энтузиастов", часто ее друзья собирались у нас дома. И как-то раз руководитель ее студии Вадим Шрайбер, ныне здравствующий, у которого много учеников, работающих в разных театрах нашей страны, предложил мне тоже попробоваться. Я попробовался и: пропал, ведь сцена – это наркотик. В 15 лет я твердо решил, что буду артистом.
– Вы поступили в Школу-студию МХАТа с первого раза?
– Естественно, в первый год я не поступил. Повезло мне со второго раза. Кстати, именно тогда Наталья Петрова, заканчивавшая в ГИТИСе курс Марии Кнебель и как режиссер работавшая в театре-студии "Шоссе энтузиастов" (сейчас она профессор щукинского училища), пригласила меня сыграть в поставленном ею студенческом спектакле по шекспировскому "Генриху V". Партнерами моими были Александр Говоруха, внук Сталина Александр Бурдонский. На разборе Мария Иосифовна сказала про меня: "Из этого мальчика может выйти толк". Это придало мне сил и уверенности, я был очень горд.
– Вы до сих пор не усомнились в своем выборе?
– Нет. Ни на секунду.
– Несмотря на то, что сегодня профессии артиста, учителя, врача считаются благопристойными формами нищеты?
– А профессия артиста во все времена отличалась этим. Человек искусства должен быть голодным, чтобы неустанно трудилась его душа, чтобы она насыщалась пищей духовной. Только тогда артист может состояться.
– А когда вы поняли, что можете делать с залом все, что пожелаете, что вы овладели мастерством?
– Мне было 24 года, я только что окончил институт, работал в Театре Советской Армии, где сыграл уже несколько ролей. И тут мне предложили роль Треплева в Ивановском драматическом театре, в который тогда пришел режиссер Лев Вайнштейн, получивший карт-бланш для его возрождения и приведший за собой массу талантливых актеров.
Вайнштейн в сцене самоубийства Треплева поставил мне задачу, полностью отвечавшую ремарке Чехова, но весьма трудновыполнимую с актерской точки зрения: без единой реплики в трагическом пароксизме Треплев сначала должен уничтожить свои рукописи. По замыслу режиссера, сцена должна была длиться не менее двух минут. А две минуты сценического времени – это целая жизнь! Кто же это будет смотреть?
"Лева, может быть, разорвать пару листиков, да и пойти стреляться с Богом?" – мандражируя, предлагал я режиссеру, но тот и на репетициях, и на прогоне был непоколебим.
И вот премьера спектакля идет к финалу. Нина Заречная ушла из кабинета, я, Треплев, остался один. Передо мной кипа бумаги – реквизит, старые пьесы, приготовленные к уничтожению. Я, погруженный в себя, начал рвать "рукописи". Рву и вдруг слышу: какая-то странная напряженная тишина в зале – ни кашля, ни движения, ни шепота. И тут я понял, что публика захвачена моей эмоцией, она – моя. Проживая состояние своего героя глубоко, можно, оказывается, серьезно воздействовать на зрителя, ничего специально для этого не делая.
– Особенно заметно это ваше умение на Малой сцене, где в такой, казалось бы, безделице, как водевиль Лабиша, вы умудряетесь создать выпуклый, узнаваемый образ хитроумного, сметливого крестьянина, тестя Фадинара: Дистанция между вами и публикой сокращена до предела. Видно, что вы не боитесь публики, энергично вовлекаете ее в театральное действо, ждете ее эмоциональной отдачи.
– В водевиле главное – знать, что делаешь, и делать это откровенно, доводить начатое до конца. Надо вести точную, ясную линию, порученную твоему персонажу, и максимально соответствовать жанру. Водевиль – это прежде всего выпуклый, яркий характер. В мелодраме можно спрятаться за чувство, в драме – за мысль, в водевиле работает только характер. Важно его понять, выстроить и наполнить узнаваемыми чертами: Я, например, люблю наблюдать за людьми, люблю с этой целью пройтись по рынку:
– Наблюдать в процессе освоения актерской профессии учили всех, а идут по этому пути далеко не все:
– А это зависит от того, кто как усваивает то, чему учат: Таланту научить нельзя. Научить можно технике, а дальше ты сам либо развиваешься, либо нет: Даже будучи талантливым, но не совершенствуя мастерство, ты останешься плоским, неинтересным на сцене. Нужно постоянно бередить душу, постоянно учиться.
Для меня было открытием, что великий Марк Прудкин, с блеском сыгравший на сцене и в кино Федора Карамазова, в свои 70 считал, что он плохой, ничего не умеющий артист, и продолжал учиться: Это, наверное, школа, когда человек берет профессию всю, а не только то, что ему легко дается.
– А у вас природное чувство стиля или благоприобретенное?
– Скорее благоприобретенное. Здесь сказывается опыт, работа с хорошими режиссерами: Ведь каждый из них гранит талант актера, как алмаз. Продолжительная работа с такими режиссерами, как Марейдо, Копылов, Бурков, оттачивает мастерство, открывает новые грани таланта, воспитывает вкус, чувство стиля.
– Сейчас вы в качестве режиссера ставите "Примадонн". До этого вы поставили четыре спектакля в театре "Фавор". Расскажите, как вам работается с новым материалом?
– Сразу оговорюсь: я не режиссер. Надо столько набить шишек и мозолей, чтобы быть достойным этого высокого звания. У меня до сих пор нет определенной стилистики. У тех режиссеров, с которыми мне довелось работать, есть свое видение, свой яркий, хорошо узнаваемый стиль, определенная направленность. Я пока всеяден, я все еще пробую.
Пьеса Кена Людвига "Примадонны" мне понравилась тем, что она максимально отвечает запросам настоящего времени. В глобальный кризис, в момент психологической депрессии именно такие пьесы публике и нужны, а отнюдь не "Гамлет" с его "быть или не быть". Лозунг дня я бы сформулировал примерно так: "Не пугайте страуса – пол бетонный!" Помните такой анекдот?
– А как вы работаете с актерами? Вы режиссер-тиран или заботливый отец? Вы используете свой актерский опыт, показываете участникам спектакля, как вы видите тот или иной эпизод?
– Нет, пока не показываю. Я жду предложений от них. Единственное мое условие: никаких недомолвок быть не должно. Если что-то непонятно из того, что я делаю, что мы делаем, давайте расставим все точки над "i" сразу, чтобы потом не возникало вопросов. Потом, когда все будет выстраиваться в декорациях, когда подключатся свет, музыка, когда появятся костюмы, спрашивать будет поздно.
– Совсем недавно вам присвоено звание народного артиста РФ. С какими чувствами вы восприняли награду?
– А для меня ничего не изменилось. Во-первых, мои документы посылали на соискание звания народного трижды. Во-вторых, я никогда не ставил себе цель стать народным артистом РФ. Моей целью всегда было как можно дольше продержаться в профессии, которая до сих пор мне нравится.
Ольга РОМАНОВА
Фото автора